Она популярная исполнительница песен, по праву считающихся народными, поскольку все их сюжеты взяты из жизни. Она с легкостью заводит и небольшой клубный зал, и Софиевскую площадь, а под ее хит «Ціла ніч у Житомирі» танцуют все!
Знакомьтесь: Елена ГРОЗОВСКАЯ, она же GrozovSka Band – певица, совладелец частной художественной галереи, человек знающий о современной культуре и искусстве если не все, то многое. Специально для читателей нашего издания – разговор с Еленой о новой народной песне, о современном искусстве и о природе биткоина…
– Лена, давай с «пеленок» – откуда ты?
– Я из Киева.
– Музыкальная школа, спецобучение?
– Нет, меня как-то улица воспитала. Я абсолютное дитя природы и асфальта. Я просто всю жизнь рисую, люблю музыку. Но никогда особо не училась.
– Может, кто-то в семье пел?
– Мой дядя, он оперный певец с классическим баритоном. Был солистом академической капеллы «Думка». Он всегда пел на домашних посиделках. Да у нас вообще в семье музыки было много, но это было музицирование непрофессиональное. Я музыку всегда любила, но относилась пассивно и до достаточно взрослого возраста профессионально ею не занималась. А потом начался «Сонцекльош» двенадцать лет назад.
– А какая твоя специальность по жизни?
– Я искусствовед.
– То есть жила себе, занималась картинами, и тут бац – запела?
– Не совсем. Были какие-то вечеринки, и вот, как говорится, у кого-то в руках случайно оказалась гитара. Вернее, не у кого-то, а у Кости Бушинского. Мы один раз спели, потом появился Сережа Топор, мы с ним вместе учились в академии, потом образовалась группа «Сонцекльош» – пели я и Маша Кудрявцева, играли прекрасные музыканты.
– Непрофессиональные музыканты?
– Нет, только я. Все остальные с консерваторским образованием.
– Ага, значит, сборная солянка людей с разными понятиями о музыке собралась в одну кучу, чтобы спеть. Спеть что?
– Не только о музыке – с разными понятиями о жизни. Каждый принес свой «бэкграунд», и из этого получился очень интересный микс. Но в целом мы исповедуем философию народной песни, причем не широко известной. Сами аранжируем и исполняем.
– Почему «Сонцекльош»?
– Это название мой муж придумал. Всем очень понравилось.
– Сегодня это уже не «Сонцекльош», а GrozovSka Band?
– Да, Маша уехала из страны, делает свой проект, а мы продолжаем петь как GrozovSka Band. Состав чуть-чуть поменялся, с нами теперь играет замечательный музыкант, киевская легенда – Анатолий Вексклярский, он же диджей Толя, радиоведущий, музыкант. Он играет на гитаре у меня в проекте, и в новых наших песнях он автор слов.
– Лена, если честно, цель существования группы – заработать денег или развлечься?
– Деньги мы точно этим не зарабатываем. В Украине сейчас очень сложно музыкой заработать. Есть единицы успешных проектов, но в других сферах возможностей больше. Так что у нас это, во-первых, для души, а во-вторых, мы те, кто не может не заниматься музыкой.
– Ваши песни – это же сплошной стеб, как по мне. Хоть это и народное творчество, но ваша подача наполнена такой качественной интеллектуальной иронией!
– Да это с самого начала был стеб. И что самое интересное, такого юмора очень много в народной культуре. И такая манера подачи тоже свойственна народной песне.
– «Житомир» – эта песня есть вся соль бабской жизни, извините. Практически у каждой женщины в жизни была подобная ситуация.
– Спасибо, конечно, старались. Но этот текст, кстати, мы вдвоем придумали с Вексклярским.
– Я думаю, что GrozovSka Band – это новая народная музыка. А кто вас слушает?
– У нас достаточно универсальный музыкальный материал: нас можно слушать, под нас можно танцевать. Наша публика – это люди разных возрастов, интеллектуалы, простые люди все, наверное. А насчет новой народной – так она всегда была, просто на нее не обращали внимания. У нас отношение к народной культуре всегда было «квадратно-гнездовое»: народные хоры, ансамбли сталинских времен, шароварщина показная. Существовали канонические рамки для нее, чтобы контролировать. Но настоящая украинская народная культура – это не идеологический конструкт. Это глубже. А популярная песня, кем бы ни была написана, обладает определенной виральностью, то есть проникает в массы, как вирус, если достаточно хорошая. И начинает жить своей жизнью. В общем, что-то уходит в народ, что-то приходит из него.
– Ну, такая миграция – нормальное явление, если, конечно, связи не разрываются насильно. Вот американское кантри – куча именитых рокеров взяли себе этот стиль, перепели и вернули его обратно. Поди теперь разберись, где народное, а где свежесочиненное.
– Я читала об истоках рок-музыки и открыла для себя, что рок, каким мы его знаем, то есть таким глобальным явлением, возник на пересечении двух очень мощных традиций – кантри, музыки белых переселенцев, и джаза, музыки черных. И на соединении этих двух совершенно разных вещей родился рок-н-ролл, который объединил народные ритмики черных и белых. Это такой американский феномен.
– Может, этот феномен возник потому, что в Америке нет Министерства культуры и музыка развивалась как хотела, без цензуры и госзаказов? Может, и GrozovSka Band возник потому, что Минкульту нет до вас никакого дела?
– (Смеется.) Это взаимно. Звания народных и заслуженных нам не светят.
– Знаешь, но как раз-таки я тебя считаю нашим культурным слоем, где зарождается современная народная популярная песня и формируется новая украинская культура.
– Спасибо. А ты слышала нашу «Калину», которую спела Ротару? Мы сделали из песни блюз. Она теперь звучит совсем по-другому – это наш способ перекодировать реальность.
– Что важнее в песне – слова или музыка?
– Наверное, все же музыка первична. Хотя очень тяжело препарировать что-то цельное – там, где реально круто, невозможно отделить поэзию от музыки. Песни, которые состоялись, там же ничего лишнего в тексте и там идеальное сочетание слов и музыки.
– Так в народной песне обычно текст ни о чем...
– Я бы так не сказала. Чем древнее песня, тем там не «ни о чем», а обо всем. Просто нам сложно иной раз понять их, ведь время тогда было цикличным и привязывалось к определенным календарным событиям. Сегодняшнее ощущение времени линейное, соответственно, и песни у нас о другом.
– Вы уже придумали себе название жанра?
– Когда-то сдуру я назвала все это этно-кабаре, и до сих пор эта история тянется. Хотя кабаре немножко другой жанр, предполагающий какой-то конферанс, театр. Но мы где-то на грани.
– Лена, вот сейчас скажу не самую удобную вещь. У нас в стране как будто две культуры живут: с одной стороны – официальная, со званиями и министерством, с другой – такая богемно-подвальная, с квартирниками, своими героями, пророками и носителями этой культуры.
– Да, определенно что-то такое происходит. Есть параллельные жизни, и у них мало точек соприкосновения. Хотя мы недавно были на центральном телевидении, это было здорово, так что что-то меняется. Знаешь, я же могу говорить об этом часами – кроме музыки я занимаюсь галерейной и выставочной деятельностью, и это огромная часть моей жизни.
– То есть музыка у тебя ради удовольствия, а вот живопись – это серьезный бизнес. На картинах можно заработать?
– У нас в стране арт-рынок только начинает развиваться. Смотри, есть музеи, государственные галереи, которые призваны сохранять и просвещать. При этом существует рынок произведений искусства. История искусства невозможна без учета реалий рыночных. Современные частные фундации являются полноценными игроками этого рынка…
– Ты сказала «музеи». У нас с ними вообще феноменальная ситуация сложилась: в коллекциях по провинциям ценностей на миллионы, а это никому не нужно.
– Чтобы эти миллионы начали работать, коллекции должны правильно экспонироваться и рекламироваться. В провинции все совсем грустно. Да что говорить, даже Национальный музей страдает. Действуют еще советские нормативы! Музей не может себе позволить даже банальное кафе, чтобы посетитель мог сесть и со своим визави обсудить увиденное. У меня есть опыт последней выставки там – представляли прекрасного львовского художника-графика, ныне покойного, Александра Аксинина. Его называли львовским Дюрером. Работал в 70–80-х, трагически погиб молодым. Мы, частная институция, галерея «Дукат», совместно с Национальным музеем провели выставку его работ. Да, это было очень интересно, было много людей. Похоже, мы нашли точки соприкосновения, поскольку в Нацмузее новая команда и там действительно видны перемены. Хочу сказать, что в Украине есть те вещи, которые могут стать основой культурной индустрии. Но очень много сопротивления. В Киеве, в столице европейской страны, до сих пор нет музея современного искусства, а ведь это важнейший атрибут. Наш Минкульт, к сожалению, не понимает важности таких вещей.
– А само современное искусство у нас существует?
– Конечно! Масса интересных направлений и мастеров. Я, как человек занимающийся этим профессионально, могу говорить о громадном потенциале украинского современного искусства.
– То есть тебе удается вполне успешно продавать картины украинских художников, верно?
– Да. Мы не первый год проводим аукционы.
– А кто покупает?
– В основном это местные покупатели. Мы больше ориентированы на внутренний рынок. Соглашусь, что людей, хорошо разбирающихся в современной живописи и знающих ей цену, немного, и мы их холим и лелеем. Это очень тонкий слой. Понимаешь, здесь культуру долгие годы уничтожали, и людей с хорошим вкусом не так много. К тому же купить картину сегодня может лишь тот, кто подходит к этому вопросу осознанно.
– Но все равно, в современном искусстве, какой бы вкус у тебя ни был, сложно отличить «красивое» от «некрасивого». Откуда у нашего человека понятие, что именно вот эту картину можно назвать искусством?
– Все просто. За последние 25 лет наш человек, имеющий финансовые возможности вкладывать деньги в произведения искусства, много ездит за границу. То, что уничтожалось у нас, там процветает без всяких госзаказов и союзов художников. Он возвращается домой способным отличить одно от другого. К тому же у нас в галерее есть экспертиза (смеется).
– Какая-то зыбкая тема это современное искусство…
– А в наше время все так. Биткоин, что ли, не зыбок?
– Но цена-то вполне реальная и часто ошеломляющая!
– Цена – это часть эффекта, который производит картина (смеется). А если серьезно, то весь мир движется от индустриализации в сторону нематериальную. Это сегодня мы выживаем, но я верю, что в будущем искусство может стать образующим в нашей экономике.
Фото Франсиса МАЗЮЕ
