Зеркало сцены – это пространство между рамкой и портальной аркой, то есть то, что видит зритель из зала. О том, что происходит в театральном «зазеркалье», специально для читателей «Аргументов недели» рассказывает заслуженный артист Украины Андрей РОМАНИЙ.
– Вы заслуженный артист Украины, человек, с именем которого ассоциируется Донецкий академический украинский музыкально-драматический театр. Сегодня, когда вы работаете на сцене Киевского национального драмтеатра имени Франко, какие эмоции испытываете?
– Смешанные эмоции, потому что с одной стороны – тяжесть потери, а с другой – восторг от приобретения. Однозначно очень тяжело ответить – то, чего мне катастрофически не хватало в донецком драмтеатре, я сейчас получаю в киевском.
Здесь совершенно потрясающее отношение к актерам. Например, в Донецке попросить пригласительный на свой спектакль было очень сложно, всегда такой процесс челобития... Иногда приходилось покупать билеты, а потом просить выписать на них пригласительные, чтобы друзья не узнали. Объяснять, почему актер не может приглашать своих гостей, пришлось бы очень долго: что идет борьба за показатели, что процент продаж билетов показывается в министерстве, и так далее…
– Такая система показателей только в государственных театрах?
– Я в других не работал.
– А показатели спектакля влияют на зарплату?
– Нет. Но они могут повлиять на надбавку или премию.
– А какими нормами регулируется зарплата артиста театра?
– Нормами регулируется только обязательные надбавки, то есть звание и выслуга лет. У нас есть такое понятие, как охранная норма. Например, актер не может играть больше 28 спектаклей в месяц. Все зависит от категории: чем она выше, тем меньше спектаклей нужно играть. То есть это действительно охранная норма – нельзя сыграть больше, чем положено, меньше можно.
– Эта норма не дает возможности актеру развернуться?
– Эта норма не дает актеру загнуться. Артист – это физически тяжело. Например, актер обязан по нормам играть десять спектаклей, а одиннадцатый уже оплачивается отдельно. Другое дело, что делается все, чтобы этого одиннадцатого выхода не было. Но здесь нет перегибания, это охрана от переработки. Актер может уставать, но он не должен при этом «харкать кровью», и мудрый руководитель это понимает.
– В нашей стране в культуру вкладываются деньги?
– В Театр Франко точно. У актеров национального театра очень достойные зарплаты, и я хочу сказать, что ни разу ни на копейку не были урезаны сметы спектаклей. Знаете, есть фраза: «Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую». Так вот, я бы сказал, что тот, кто не хочет кормить свою культуру, будет кормить чужую армию.
– В Донецке вы делали очень откровенные постановки. Для провинциального города – невероятно смело. Не боялись, что в краю «суровых шахтеров» не примут спектакли с элементами мужского стриптиза или с переодеванием в женские платья?
– Успех был ошеломляющий, это очень качественный спектакль. Успех донецкого театра объясняется тем, что театр очень долго воспитывал зрителя. Когда я поступил на службу в донецкую драму в 1989 году, там вступил в обязанности директора Марк Матвеевич Бровун, и театр стал поднимать голову. Театр был украинским, но репертуара на украинском языке почти не было. Существовали всякие хитрости и передергивания: в репертуаре было, к примеру, пять украинских спектаклей и десять русских, но русские шли много раз, а украинские раз в год. Когда пришел Бровун, он начал огромную работу по украинизации – сначала детские сказки на украинском языке, которые специально адаптировались под «ухо» русскоговорящего зрителя. Позже он начал ставить спектакли для молодежи на украинском, потом перешел к взрослым. Он пришел украинизировать театр. Мы начали давать такие хитовые спектакли, как мы говорим, тяжелую артиллерию – все на украинском. И в «Джазе только девушки» мы играли на украинском. Мы делали очень качественные спектакли, и к нам приходили за эмоциями, какими-то мыслями, приходили расслабиться.
– Чем смелым может похвастаться Театр имени Ивана Франко?
– Национальный театр Франко – это главный театр Украины. Здесь работают лучшие режиссеры, причем не только из Украины. И на мой взгляд, ставить нужно не ради нового, а ради вечного. Я как-то зашел посмотреть новую «Наталку-Полтавку» к нам. Думаю, ну что можно нового поставить, это же классика! Так вот у меня был такой восторг – живой оркестр и современные аранжировки Олега Скрипки, потрясающие декорации, все идеально! У театра отличная аппаратура, которой умеют пользоваться. Вообще театр не обижен ни финансированием, ни специалистами: от режиссеров до уборщиц. Они, уборщицы, знают, что и как нужно убирать. Вы видели гримерный столик актера когда-нибудь? Это непосвященному кажется, что там беспорядок, а у актера это идеальный порядок. Так вот у нас уборщицы умеют убирать на гримерных столиках, не потревожив на нем ни одного предмета.
– Вы, кстати, сами себе грим накладываете?
– Чаще всего гримируюсь сам. В Театре Франко работают прекрасные гримеры, но когда актер гримируется – он делает образ. Он начинает входить в роль. Актер – это песок, на котором рисует автор и режиссер, это некая безликая масса, из которой лепят образ. И каждый раз вот эта трансформация начинает происходить во время наложения грима. Когда ты видишь глаза и лицо, которые меняются, повторяешь текст – это актерское преображение. Мне это нравится, но это не значит, что это есть норма. Поймите, в театре норм как таковых очень мало. Есть этика. Есть эстетика. Очень многие вещи невербальные, они не имеют законов прописанных, буквенных. Они имеют законы чисто человеческие, законы, связанные с опытом, это некое такое мистическое действие. В театре мистики очень много. Но той мистики, что подчинена каким-то человеческим законам.
– Тяжело проживать чужую жизнь на сцене?
– Актеру прописали роль, сказали, как ходить, что говорить... Иногда даже не понимаю – я веду своего персонажа или он меня.
– А тяжело потом выходить из роли?
– Иногда очень тяжело. У меня была роль, отыграв которую я понял, что тоже бывал и подлым, и продажным. Я до этого даже не знал, что так можно поступать. Отыграв Дюруа, выяснил, что можно.
– Как выдерживать такую амплитуду – от негодяев до комедиантов? Психологическая гибкость?
– Это вопрос очень интимный. Все зависит от личности человека, который это делает. Один делает просто, другой нет.
– Были такие роли, от которых вы отказывались по этическим соображениям?
– В Донецком театре меня приучили от ролей не отказываться. Режиссер решает, кому какую роль давать, и все решения принимает худрук.
– Хорошо. Ну, вот вы играете главные роли, а тут предлагают эпизод. Что почувствуете, как думаете?
– Это же все ощущения. Уязвленное самолюбие – это когда я умею, могу и хочу, но мне не дают. А если ты можешь и хочешь, то даже самый маленький эпизод отыграешь так, что тебя будут помнить, ведь это «твой» эпизод, ты в нем король. Вот если взять «Дивку», где я играю отрицательного персонажа Митрофана, то... я своего героя никому не отдам. Я его очень люблю. Митрофан – персонаж не сюжетообразующий, но благодаря ему я получил роль в кино и в другом спектакле, потому что сумел выразить, раскрыть образ. Понимаете, роль – это же твой ребенок, ты его создаешь. И ты же не убьешь свое детище ради амбиций... Артист способен оправдать и полюбить любую роль. К тому же никогда не знаешь, какая роль сделает тебя знаменитым, какая станет «твоей». На моих глазах народные артисты с удовольствием соглашались на эпизоды и невероятно блистали!
– Вам доводилось играть на пустой зал?
– Мне посчастливилось избежать подобного. Помню, в Донецке были уполномоченные, которые ходили по предприятиям и втюхивали билеты. Мы называли их борзыми – от БОРЗ, бюро организации зрителей. Они даже неплохо зарабатывали на топовых спектаклях – продавали по завышенной стоимости. В Донецке главное было «продать спектакль». В Киеве главное – сделать хороший спектакль. Это разные доктрины, имеющие право на жизнь. Но мне ближе вторая, мне важен хороший спектакль, который и так «продастся».
– Театр себя окупает продажей билетов?
– Думаю, нет. Театр – это очень дорогое дело. У нас не настолько платежеспособное население. В Чехии стоимость билета на представление уличного театра 30 евро, это самое дешевое, что я нашел. Это 900 гривен. Скажите, может наш зритель заплатить такую сумму? У нас средняя стоимость, если не ошибаюсь, от 150 гривен. При этом Украина – очень театральная страна. В Киеве много театров, во Львове, в Одессе. Конкуренция убивалась только в Донецке, там театр был и есть один.
– Мне иногда кажется, глядя из зрительного зала, что вы испытываете на прочность не только себя, но и зрителя – где тот порог чувствительности, когда не только смех, но и слезы?
– Мы говорим об актере или о театре? Актер никого не испытывает, он делает то, что поставил режиссер. В театре главное – режиссер. Хороший актер при плохом режиссере ничего не стоит. Актер – это всегда «как», режиссер – это всегда «что». Только режиссер талантливый, с хорошим вкусом, имеет право проверять зрителя на прочность. Он должен представлять, что зритель будет чувствовать. Актер, слушая и ощущая «дыхание» зала, сознательно испытывать зрителя не будет. Это, скорее, задача режиссера, его программирование и предугадывание зрительской реакции и ощущений.
– Профессия актера престижная?
– Думаю, да. Украинцы – большие романтики, верят в лучшее. Мы даже «пашем» очень романтично и умеем чувствовать себя королями даже с пятью копейками в кармане. Актерская профессия отвечает многим ментальным чаяниям украинцев. Мы не ждем чудес – мы работаем. Нам же много не надо, лишь бы видеть счастливыми своих детей, маму, близких. Но самое главное, что в театре всегда все правильно – там зло наказано, богатые становятся добрее, бедные становятся богаче. Это такое театральное чудо, но его свершения я желаю всем нам в реальной жизни!
Фото - личный архив актера
